"Убьет дракона, сущего в море" (Исайя)
 "Как спадет утренняя заря!"
 "Клянущий сатану нечестивый сам клянет свою душу". (Сирах)
 "Пока день озарит и заря воссияет в сердцах ваших". (Петр)

 БОРЬБА И СПОР О ТОМ: ПРЕТРУДНО ЛИ БЫТЬ ЗЛЫМ, ЛЕГКО ЛИ БЫТЬ БЛАГИМ

 Возлетев на крыльях летучей мыши Сатана из преисподних в небеса, остановился на пределах атмосферы. Увидев же ночным глазом лучезарный оный дом: "Премудрость создала себе дом и утвердила семь пирамид", адским рывком, как погромом, возревел так: "К чему сей дом сотворен?"

 На эту тряску бурную сребровидными со златым междурамием крыльями, как орел на лов, спускаясь, Михаил завопил: "О враг Божий! Почто ты здесь? И что тебе здесь? Древле отрыгнул ты предо мною хулу на Моисеево тело". Ныне тот же яд изблевываешь на дом Божий. Кто как Бог? И что доброе и столь прекрасное, как дом сей? Да запретит тебе Господь мой, ему же предстою сегодня!..

Сатана. (слово еврейское, по-славянски — противник.) Не подобает небесных воинств архистратигу (Архистратиг — по-славянски первовоевода, то есть

над вождями вождь) быть сварливому, но тихому, кроткому и...

Михаил. О змей! Умягчил ты слова твои лучше елея, и они суть стрелы. Не твое есть разуметь, что благовременный гнев есть то любовь Божья, а что безвременная милость есть то сердце твое.

Сатана. Се странную песню воспел ты!

Михаил. Странное же новое и преславное воспевают небесные силы в граде Божьем. Сия есть истина.

Сатана. Силы же преисподние что ли поют?

Михаил. Силы твою поют подлое, мирское, мерзкое. Сказать же Петровым в "Деяниях" словом (commune, koinon, coenum) — просто сказать грязь рыночную и обвившую Иезекилевский оный хлеб пресный, мотылу (гнои, отходы)

Сатана. Ха-ха-ха! Странно поют силы небесные...

Михаил. О ругатель! К чему сей песий смех твой? Не таится же предо мной лукавство твое, Нарицая странной, тайно клевещешь небесную славу и догматы ее, воздавая ей мнимое тобой неблаголепие и непреподобие, просто сказать, вздор.

Сатана. Ныне же, не обынуясь, провещал ты причину, чего ради преисподнее жительство в тысячу крат многолюдней вашего небесного?

Михаил. И лжешь, и темноречишь. Открой, если можешь, сокровенную сердца твоего бездну.

Сатана. О, Апокалипта (эллинское слово, значит: откровитель. Этим словом характеризуется Михаил как откровитель тайн Божьих. Сатана же любит все скрывать, чтобы никто не видел безвестные тайные премудрости Божьи.) странность в догматах, неравносгь в пути, трудность в деле, сей есть триединый источник пустыни вашей небесной.

Михаил. Не можно ли хоть мало откровенней?

Сатана. Претрудно быть жителем небесным, внял ли ты? Се причина, опустошившая небеса ваши.

Михаил. Откуда сей камень и кто его положил в основание?

Сатана. Се я глаголю! Претрудно быть, и было так.

Михаил. Ты ли творец догмата сего?

Сатана. Сей догмат есть несокрушимый алмаз.

Михаил. "Внемли, небо, и слушай, земля!.." Услышите и преисподняя! Какая есть большая на Господа вседержителя хула и клевета хуже этой? Это удочка, всех уловляющая! Это ключ, все врата ада скрывающий. Это соблазн, всем путь на небеса оскорбляющий! О украшенная гробница царская, полная мертвых костей и праха, мир блудословный! Прельщаешь старых, молодых и детей. Вяжешь в прелести, как птенцов в сети.

 Весь мир дышит его духом. Он есть сердце миру. Сердце нечистое, сердце плотское. Се богомерзкая троица: сатана, плоть, мир. Кто даст мне меч Божий, да проколю сего мадианита (Это слово намекает на священную историю о Финеесе, который, застав израильтянина, любодействующего с мадианиткой, пронзил обоих насквозь.), любодействующего с блудницей и любовницей мира сего, и обличу срамоту ее?

 И, Михаил, подняв молниевидное копье, поразил алмазным острием Сатану в самое сердце его и поверг его в облако вечернее. Он же, падая стремглав, восклицал: "Ура! Ура! Победил! Победил!" Из середины же облака возревел: "О Апокалипта! Призови небо и землю в свидетели, я же тебе не покорюсь, даже к сему я тверд в сем моем догмате".

Михаил. О летучая мышь! Горе тебе, творящему свет тьмой, тьму же светом, нарицающему сладкое горьким, легкое же бременем.

Сатана. Не писано ли: "Нужное есть царствие Божье?.."

Михаил. Онемей, пес лживый!

Сатана. И не прилагающие усилия достигают ли оное?..,

Михаил. Лай, лай ныне, пес, издалека на солнце... Господи Боже мой! Правда твоя, как полдень. Кто как ты? Ты сам дракону сему челюсти его, всех пожирающие, заградил не на один только день твой, что есть, как тысячу лет. Аминь.

 На сей шум и рев, как Еродиевы птенцы слетают из гнезда матери своей, поправшей змея, — он же под ногами ее вьется, развивается, — так низлетели к Михаилу Гавриил, Рафаил, Уриил и Варахиил. Михаил же, как боголюбивый Еродий, терзает и попирает домашнего врага, воздавая благодать дому владыки, позволившему на семи башнях, надзирающих премудрый дом его, возгнездиться птицам по писанию: "Сколь возлюблены селения твои!.." "Птица обрела себе храмину". "Там птицы возднездятся". "Еродиево жилище предводительствует ими". "Блаженны живущие в доме твоем..."

 БЕСЕДА АНГЕЛЬСКАЯ О КЛЕВЕТЕ ДЬЯВОЛЬСКОЙ И О КОЗНЯХ, ОТВОДЯЩИХ ОТ ИСТИННОГО УТЕШЕНИЯ

 Небесные архивоины воссели на радуге, Михаил же так повел слово: "Не наше брать против плоти и крови, но,.." Сердца человека есть неограниченная бездна. Оно есть то, что воздух, плавающие планеты носящий. Сил бездна если темна, и не сбылось на ней: "просвещать тьму мою". "Бог, велевший из тьмы свету воссиять, который и воссиял в сердцах наших..."

 Тогда она бывает адом, темницей и исполняется, как ночных птиц, мрачных мечтаний и привидений. Ночной орел — царь и отец всем прочим, есть сатана. Сии пустые мечты суть то злые духи, а злые духи суть то злые мысли; злые же мысли суть мысли плотские, владеющие миром. И сие-то написано: "К миродержателям тьма века сего, сиречь брань наша против злых духов, державу имеющих над непросвещенным миром и над всей смесью беззаконников". Что же далее? Началом садовых плодов суть семена. Семена же злых дел суть злые мысли. Это же то и написано; "К началам и к властям... к духам злобы поднебесным". Поднебесные духи злобы суть мечты плотского, скотского и звериного сердца, которому очи колет острый сей правды Божий меч: "Сатана, не мыслишь, что суть Божье, но что человеческое".

 Любезная моя братия! Видите, сколь по всей вселенной рассеял сатана семена свои! От его рода семян суть и сии блудословные сиренские и блудогласные песенки:

 Жесток и горек труд Выть жителем небес;

 Ночной орел, просто сказать, пугач. Вражда непримиримая у него с дневным орлом. Можно их обоих уловить в борьбе, столь упорно борются. Сирена — leipnv — слово эллинское, значит путы, оковы. Так называется урод морской с прелестным девичьим лицом. Он так пророками вымышлен, как змей семиглавый: обозначает прелести мирские.

 Весел и гладок путь — Жить, как живет весъ мир.

 А еще: Святыня страждет без утех, А злость везде сбой зрит успех. Какая польза быть святым? Жизнь удачнее всем злым.

 Сих услажденных своих вод глубины изблевывая, ангельское око ваше остро провидит, сколь хитро погасил во всех сердцах Божественный огонь "Кто даст мне крылья?.. И полечу и почию". "Крепка, как смерть, любовь. Крылья ее — крылья огня..." "Кто нас разлучит от любви Божьей?" "Согрелось сердце мое, и в поучении моем разгорится огонь".

 Василисковым же ядом наполнен мир, глух, как аспид, и холоден, как лед, сотворился к матери нашей, к премудрости Божьей, согревающей нас в недрах своих и утешающей. "Сын! Если поспишь, сладостно поспишь, если пойдешь, безбоязнен будешь, и радость будет на всех путях твоих". Сего ради не дивно, как все уклонились вместе. "Не сладок Бог", "Нет Бога" есть то же.( Весь мир так мнит, как заповеди Божьи суть тяжки, и горьки, и бесполезны. Это то же, что сказать: "Не сладок и дурен Бог". А думать, как не сладок и дурен Бог, есть то же, что "говорит безумен в сердце своем: нет Бога".) Растлели и омерзли в самых началах и семенах своих, в самом корне сердца своего.

 Кто может поднять на пути золото или бисер, мнящий быть нечто бесполезное? Каков тетерев не дерзнет вскочить в сеть, почитая рогом изобилия? Какой ягненок не устрашится матери, творящий ее волком, и не прильнет к волку, творящий его матерью. Не вините мира. Не виновен сей мертвец. Отнят сему пленнику кураж, выколото око, прегражден путь; связала вечными узами туга сердце его.

 Какая туга? Когда что любят и желают мысли, тогда и плотское сердце внутри нас распространяется, раздувается, радуется, во время же огнетушения стесняется, жмется, тужит, как недужный, отвращается от пищи и уста сжимает. Сатана, погасив огонь Божества в мирском сердце, связал туго тугой, дабы оно вечно гнушалось царствия Божьего и вовек не разрешилось к обретению его; дабы не воспело победной песни оной: "Сеть сокрушилась..." "Путь заповедей твоих тек, когда расширил ты сердце мое..." "Желает и кончается душа моя..;" "Сердце и плоть мои возрадовались..."

 И когда пишется: "да возвеселится сердце мое...", это значит; "да закуражится". "Отвергнутая утешится душа моя..." — значит, не приемлет куража и желания. Отнять кураж, а навести ужас есть то — стеснить, затворить и связать душу, дабы она не веселилась, но тужила в благом деле. Сия есть престрашная обида, плен и убийство — растлить человека в самых мыслях и в сердце его, как в семенах и в корне его, как написано: "Растлели и омерзли в начинаниях своих", в главностях, подобны колесничему или корабельному бесноватому управителю. Не виновен же мертвец, виновен человекоубийца. Мир есть орех, червем растлен, слепец без очей и вождя, медведь, влекомый за ноздри свои, раб сатане, пленник дьяволу, львиная ограда. Какая ограда? Послушаем притчи.

 ЛЬВИНАЯ ОГРАДА

 Лев дремлющую дубраву с дебрями ее ограждает, дав ей одни врата, где и сам вблизи обитает тайно. Ограждает же не стеной и рвом, но своим следом. Как только голоден, так взревел. Звери, встрепетав, ищут спасения и, придя к спасительным путям, отскакивают от львиного следа, дышащего в чувства их нестерпимым ужасом и преграждающего путь. Убоявшись же там, где не было страха, ищут безопасного пути, пока не приблизятся к вратам, где нет подлинного следа и нечувствителен правдивый ужас Здесь уловляются. Вот врата ада! Здесь всему миру исход и кончина. Сатана "ловит, как лев в ограде своей и как львиный щенок, обитающий в тайных", всех тех, о ком написано: "Убоялись страха, где не было страха".

 В сем страшном месте замолчал Михаил. Горные же начальники, сидя на благокудрой дуге облаков, отдались в размышления, взирая на круг земной и унывая, как разоряемый Содом или Вавилон перед собой видя. В само это задумчивое время вместо уныния кураж, вместо же страха радость последующим словом нечаянно так возблаговестил Гавриил.

 ПУТЬ СПАСИТЕЛЬНЫЙ

 Он прежде запел песнь, а за ним все ангелы

 СИЮ:

 Сойдет архангел в Назарет к деве,

 Приносит радость праматери Еве.

 Радуйся, Ева! Радуйся, дева!

 Обрадована.

 Господь с тобой! Радость с тобой,

 Всем будет дана...

 Потом открыл цветущие уста в сей нетленный запах, благовествуя день ото дня спасение Бога нашего: посланник я есть не к единой деве Марии, но ко всей вселенной всех тех: "Господи, в чреве нашем зачал", всех зачав в утробе своей, и вместивших в сердце своем дух заповедей господних, посещаю, ублажаю и целую сим целование: "Радуйся, благодатная! Господь с тобой! Благословенна ты в женах!"

 Это правдивые матери Божьи: ни от крови, ни от похоти мужской, но от Бога рождающие детей своих. Рожденное от плоти плоть есть, рожденное от духа есть дух, освятивший сердца и утробы наши. Господи! Сей дух есть закон твой, посреди чрева нашего — путь, истина и жизнь. Мир многолюбящим его, и нет им соблазна. Мир на Израиль и на всех, которые правилом сим сожительствуют; мир на них и милость! Внимай небо и скажи... Жизнь безопасна; есть то путь сладкий — путь Господень. Любезные братья мои! Отвратите от содомлян ангельские очи ваши и зрите на грядущего пред вами странника сего на земле. Он шествует с жезлом веселыми ногами и спокойно воспевает: "Пришелец я на земле, не скрой от меня заповедей твоих".

 Воспевая, обращает очи то налево, то направо, то на весь горизонт почивает то на холме, то при источнике, то на траве зеленой; вкушает пищу беспритворную, но сам он ей, как искусный певец простой песне, придает вкус. Он спит сладостно и теми же Божьими видениями во сне и вне сна наслаждается. Встает утром свеж и исполнен надежды, воспевая Исаевскую песнь: "Взалчут юнейшие, и утрудятся юные, и избранные не крепкие будут; терпящие же Господа обновят крепость, окрылеют, как орлы, потекут и не утрудятся, пойдут и не взалчуг".

 День его — век ему и есть как тысяча лет, и за тысячу лет нечестивых не продаст его. Он по миру больше всех нищий, но по Богу всех богаче. И что лучше, как "веселье сердца жизнь человеку"? Жезл его есть Господь страстей и вожделений его, и радости его никто же возьмет от него. Достал он сей мир не как мир доставать обычно. Он возлюбил путь и славу Божью. Сей есть истинный мир и жизнь вечная, а весть его — благовещение. "Да слышит земля слова уст моих!"

 Сей странник бродит ногами по земле, сердце же его с нами общается на небесах и наслаждается. "Праведных души в руке Божьей". У безумных почитаются погибшими и заблудшими: "Они же суть в мире".

 Хотя телесные наличности, досаждал, беспокоят, но сей урон с излишком награждает упование их, бессмертия исполнено, и воцарившийся Господь их вовеки. "Не слышите ли, что сей пешеход поет?" "Как не слушать? — воскликнули архангелы. — Он руками машет и поет песнь сию: "На пути откровений твоих насладился, как во всяком богатстве"".

 Он один нам есть милейшее зрелище, паче всех содомлян. Мы же его познали. Сей есть друг, наш Даниил Варсава.

 И все рассмеялись. Потом же Гавриил простер изумрудные крылья и, прилетев, сел по боку Рафаилову, обоняя в руках своих сладковонный куст и лилию полевую. Рафаил, смотря на Варсаву и посмеявшись, как Сарра, помянул духовного своего сына, любезного путника Товию, сына Товитына. Он долгую повесть соткал: каким образом поручил ему старик своего сына, какие напасти и нападки встречались на пути, сколь счастливо юноша вошел в предвестник и переспал с невестой Божьей. "Когда он боялся воды или рыбы, — повествовал Рафаил, тогда я его научал: "Сын мой Товия! Сын мой, не бойся! Вода не потопит тебя; Но воды блевотины змеиной, но потопные речи мирских, но волнения плотских устремлений — сей есть всемирный оный древний потоп, всех пожирающий! Ей, глаголю тебе: сего убойся! И рыба, сын, не проглотит тебя. Но чрево, но сирище (Сирище есть слово старославянское, значит телесную внутренность, какая всю сырость пищи варит, то есть желудок. Сей есть всех зол виной во всю жизнь. Отсюда брани, хищения, убийства и все беды. Он царь есть всем мирским сердцам. Сей есть оный архимагистр, то есть архиповар, поминаемый в книгах). и бедра твои се есть ад и кит, поглощающий всех, им же Бог — чрево и слава в стыде их. Ей говорю тебе сего убойся. И утроба рыбная, и дым внутренностей ее не спасет тебя. Но дым дыма и дух духа, ей, говорю тебе, он спасет тебя"", "Слушай Израиль! Господь Бог твой посреди тебя, во внутренностях твоих, в сердце твоем и в душе твоей". Тот есть дым дыма и дух духа; дым от утроб твоих, от содомского зажжения вожделений восходящий до небес; и дух, не разделяющийся от тебя, но превосходящий дебелость плоти и тонкость души твоей, тот спасет тебя. Сей есть смирна, и стакта, и касия от утроб твоих. Сей да воздаст, да явится тебе, да зачнешь в утробе и вместишь в сердце, да в благовонии мира его течешь, да не удавит души твоей смрад бесовский и мирских вожделений зловоние.

 Сжечь утробы по Моисееву повелению и умертвить члены, составленные из праха, есть то же. Это все бывает верой, помышлять о себе, — мертвым же быть по плоти, живым по Богу. Сжечь и убить душу твою, разумей: отнять от нее власть и силу. Тогда останется в тебе один фимиам Божий, спасительное благоухание, миро мира и помазавший тебя дух Господень и сбудется: "Направить ноги наши на путь мира".

 

 ПУТЬ МИРА, НАРЕЧЕН ПУСТ

 — Сим благовещением разожжен, — продолжал Рафаил, — пошел мой Товия направо, в путь мира, которым ныне шествует Варсава. Сей есть путь царский, путь верховный, путь горный. Сим путем Енох, Илия, Аввакум и Филипп, восхищен, не обрели себя в мире. Сим путем взошел на гору Авраам вознести в жертву Исаака и принять от Бога печать веры. Сим путем на гору Фасга взошел Моисей и упокоился. Сим путем шествует весь Израиль в обетованную землю. Сим путем вошел в Сион Давид, насытился священных хлебов, раздав и сущим с ним по сковородному блину. Сим путем восходит в горное Мариам, целует Елисавету и ублажается. Сим путем шел Христос в пустыню, победил сатану. Сим путем всходят на гору Галилейскую апостолы и видят свет воскрешения. Сей есть путь субботний, читай — мирный. Сим путем шествовали Лука и Клеопа. Сошелся с ними третий блаженный собеседник, преломивший им хлеб небесный и открывший им очи видеть невидимое его благоухание.

 Напоследок сим путем ехал в колеснице евнух царицы Кандакии и познакомился с Филиппом. Филипп открыл ему в человеке человека, в естестве — естество, благоухание Христово и новым благовещением, как чудным фимиамом, накадил,! ему сердце, омыл его нетленной сверх о стихийной воды водой и отпустил его в дом свой. Он же, отошел в путь свой, радуясь. Сей путь есть радостен, но пуст, пуст, но радостен, и вне его нет спасения. Пуст же, ибо людям избранным только открыт. Мир мнит его быть пустым, то есть суетным. Сия есть клевета. Мнит же опять его быть горным, или горьким. И это клевета. Гора значит превосходство, не труд и горесть. Горе говорящим: сладкое — горькое и вопреки. "Путь Господень есть суд, рассудить злое — избрать благое". Любезный путь! "Не зайдет тебе солнце и луна не оскудеет тебе. Есть Господь тебе свет твой, и исчезли дни рыдания твоего". Это возгласив, Рафаил умолк. Уриил же воззвал: "Распространите вдаль взор ваш и увидите несколько путников, предваривших Варсаву". Но Рафаил начал понуждать: "Любезные мои братья! Взгляните хоть мало на путь левый и на козлища, на несчастных путников его..." "Ах! Отвращаешь нас, друг, — вскричали архангелы, — от прекрасного зрелища к страшному". Обращаясь же, воспели песнь таковую:

 О мир, мир, мир украшенный!

 Весь притворный, как гроб* повапленный Прельщаешь старых, младых и детей.

 В прелести вяжешь, как птенцов в сети.

 Свет кажется украшенный,

 Но он, как гроб повапленный,

 Внутри же его выну, зрю мерзость едину.

 * Гробницы древних царей были высокие горницы, извне архитектурно украшенные. Но что там внутри? Прах, смрад, гной, кости, пустыня. Прекрасно наш раввин Христос теми гробами именует лицемеров, ищущих образ благочестия, силы же его отвергнувших. Равное сему есть и мирское счастье — удилище, сеть и ядовитый мед; извне блеск, а внутри тьма, тлен...

 

 ПУТЬ ЛЕВЫЙ, НАРЕЧЕН ВЕНТЕР

- Сей путь, — сказал Рафаил, — нарицается

вентер. Есть же вентер сеть рыболовная, сотворена по образу чрева: широка на входе, тесна на выходе. Сей путь, уклоняясь от востока, скрывает конец свой не в светлой южной стране, но во мраке северном.

- Вот путь, — говорит Товиин вождь, — вот

и несчастный его путник идет перед вами! Суди

те его! Небесные силы, взирая на путника с унынием и милосердствуя о нем, возгласили: "О бедный страдалец! Сей есть сребролюбец. Боже мой! Весь обременен мешками, сумами, кошелями, едва движется, будто навьюченный верблюд. Каждый шаг ему мукой, "Горе вам, богатые, ибо отстоите от утешения вашего",

 

- Но он сего, — извиняет Рафаил, — не чувствует, но еще сильнее блажит себя и почитает

путь свой благословенным вовеки. Он благодушествует, шествует и поет.

- Возможно ли? — вскричали духи.

- Пожалуйте, — просил Рафаил, — внемлите его песне.

 БОГАЧ, ПУТЕШЕСТВУЯ, ПОЕТ ПЕСНЬ

 Пусть я в свете скверен — только бы был богат. Сейчас не в моде совесть, но злато идет в лад.

 Как нежил, не спросят, только бы жирный был грош.

 Сколь богат, столь всем брат и честен и пригож.

 Что у нас бесчестно в мире ? Кошель пустой.

 Нищим ли жить ? Лучше пущусь в смертный гной.

 И смерть сладка, поколь рубль за рублем плывет.

 О святое злато! Над тебя в свете нет.

 Не столь милый отец, не столь родившая мать,

 Не столь любезные чада веселят.

 И если такая у Венеры краса,

 Не дивно, что в нее влюбилась тварь вся.

 Ангельские силы ужаснулись, видя, что сатана столь хитро умел растлить бесноватую сию душу, обожающую мертвое и уповающую на кумира. "О сатана! — воззвали они, соболезнуя. — Родная Божья обезьяна". Он им вместо слов: "Горе вам, богатые...", "блаженны нищие..." положил на сердце в основание сей свой смрад: "Блаженны богатые, ибо их есть царство всяких утех". Такова душа есть аспид, отнюдь не слышащий призывающей милости: "Придите ко мне, все трудящиеся и обремененные, и я успокою вас..."

 — Боже мой! — возгласил Уриил. — Сей беспокойный путь толпами людей, как торгами, весь засорен. Слышишь, Рафаил! Какая есть ближайшая толпа?

 —     Тряска колесниц, — отвечал он, — шум бичей, конский топот и свист обличает, что это сборище есть полк честолюбцев; сию же предваряющая толпа есть торжество сластолюбцев. Это обличается пищанием и ржанием музыкальных органов, восклицанием торжествующих и козлогласованием, поваренными запахами, гарью и курением. Прочее в дальних оных сволочах и стечениях: там тяжбы брани, воровство, грабительство, лесть, купли, продажи, лихоимства.

Братья! Приглядитесь к правой стороне — вот они! Несколько путников, откравшись от левого пути, пробираются через неровные места к пути мирному. "Как Бог, искусил я и обрел их, достойных себе..."

 —     Ба, ба, ба! Какое странное вижу зрелище! — вскричал, как молния, нечаянно Варахиил. Пятерка человек бредут в преобширных плащах, на пять локтей по пути волокущихся. На головах капюшоны. В руках не жезлы, но колья. На шее каждому по колоколу с веревкой. Сумами, иконами, книгами обвешаны. Едва едва движутся, как быки, парохиальный колокол везущие. Вот разве прямо трудящиеся и обремененные! Горе им, горе!..

 —     Сии суть лицемеры, — сказал Рафаил, —

мартышки истинной святости: они долго молятся в костелах, непрестанно псалтырь барабанят, строят церкви и снабжают, бродят поклонниками по Иерусалимам, по лицу святы, по сердцу всех беззаконнее. Сребролюбивы, честолюбивы, сластолюбивы, ласкатели, сводники, немилосердны, непримиримы, радующиеся злом соседским, полагающие в прибылях благочестие, целующие всяк день заповеди Господни и за алтын оные продающие. Домашние звери (Некий мудрец спрошен: "Как можно прожить жизнь благородно?" Отвечал: "Так, если спасаешься от диких и домашних тигров, то есть этих: "Иуда — раб и льстец".) и внутренние змеи лютейшие тигров, крокодилов и василисков. Сии летучие мыши между правым и левым путем суть ни мужеского, ни женского рода. Обоим враги, хромые на обе ноги, ни теплые, ни холодные, ни зверь, ни птица. Левый путь их чуждается, как образ имущих благочестие; правый же отвергает, как силы его отвергшихся. В сумах их песок иорданский с деньгами. Обвешанные же книги их суть тупики, псалтыри и пр. Вся их молитва в том, чтобы роптать на Бога и просить тленностей. Вот останавливаются, молясь, и петь начинают. Послушаем безбожные их песни Божьи.

 ЛИЦЕМЕРЫ, МОЛЯСЬ, ПОЮТ

 Боже, восстань, что спишь ?

 Почто о нас не радишъ ?

 Се путь беззаконных цветет!

 На путях тех их бедностей нет.

 Мы ж тебе святилища ставим,

 Всякий день молебны правим!

 И забыл ты всех нас.

 Два раза постимся в неделю,

 В пост не пьем хмелю.

 Странствуем по святым городам,

 Молимся и дома и там.

 Хоть псалтыри не внимаем,

 Но наизусть его знаем.

 И забыл ты всех нас.

 УСЛЫШЬ, Боже, вопль и рык!

 Дай нам богатства всех язык!

 Тогда-то тебя прославим,

 Златые свечи поставим,

 И все храмы позлащены

 Восшумит твоих, шум пений

 Только дай нам век злат!

 — О смердящие гробы со своей молитвой! — возопил Варахиил. — Сии блудолепные лавры под

видом Божьим сатану обожают. Злоба, в одежду преподобия одета, есть то сатана, преобразившийся в ангела святого нет сего злее во всем аду: опустошение царствам, церквам поколебание, из

бранных Божьих прельщение... Отвратим глаза наши от богомерзких сих ропотников, просителей, льстецов и лицемеров. Не слышите ли, что шум, треск, рев, вопль, свист, дым, жупел и смрад содомский восходят от сего пути?

 Ангелы обратили светлые лица свои от севера к ясному югу и воспели песнь сию:

 АНГЕЛЬСКАЯ ПЕСНЬ В силу сего: "Бездна бездну призывает".

 Нельзя бездну океана горстью перстей вычерпать, Нельзя огненного стана судной каплей прохлаждать. Может ли в темной клетке гулять орел? Так, как в поднебесный край вылетев он отсель, Так не будет сыт плотским дух.

 Бездна духа есть в человеке, вод всех шире и небес. Не насытишь тем вовеки, что пленяет зрак очес.

 Откуда-то скука внутрь скрежет, тоска, печаль. Отсюда несытость, из капли жар горший встал. Знай: не будет сыт плотским дух.

 О род плотский! Невежды! Доколе ты тяжкосерд? Возведи сердечные веки! Взглянь вверх на небесну твердь. Чему ты не ищешь знать, что зовется Бог? Чему не толчешь, чтоб увидеть его ты смог? Бездна бездну удовлит вдруг.

 КЛЕВЕТА

 По-эллински — диаволи, по-римски — traductio.

 Воспев же, воспросили: что есть клевета?(Девятая Божественная заповедь гремит: "Не лжесвидетельствуй". Это же есть то же, что "не клевещи". Ужасная клевета — творить заповеди господи трудными и горькими. Это на сердце начертал дьявол всем презирающим закон Божий. О, раздерите сердца ваши, ослепленные.) Скажи нам молния Божья, Варахиил!.. Он же отвечал так: "Клевета есть творить сладкое горьким, и вопреки; она есть то же, что воровство; воровство крадет вещи, а клевета мысли. Мысль есть руководительница человеку и путь. Дьявол, украв у человека добрую мысль, перекидывает будто сеть и препону через добрый путь, а сим самим сводит и переводит его на путь злой. Вот почему по-эллински диаволис, то есть сводник, или переводник, дано имя клеветнику, по-славянски же клеветать значит то же, что колотить, мешать горькое со сладким, и вопреки. Это бывает тогда, когда на место сладкого появляется горькое, и вопреки. Сей есть один источник всех адских мук". (Клеветный мрак есть отец лживости, ложь же и лесть есть мать грехов. Грехи же суть муки и страсти сердечные: "Ибо чем кто согрешает, тем и мучается".)

 КОЗНЬ

 "Ты же, о свет Божий, Уриил! Изъясни нам, что значит то кознь?" Отвечал Уриил: "Кознь есть образ клеветы, по которому она растет и сеется. Она есть то же, что машина. Машина хитрствует в вещах, а дьявольская кознь — в мыслях. Птицелов и рыболов ловят сетями, а они — кознями. Кознь есть ловкая машина, например, засада, силок, капкан, западня, сеть, вентер, верша, по-эллински — строфа, сиречь увертка, вертушка и пр. У архитекторов и ныне некая машина именуется по-латински caper, то есть козел. Ныне ясно видно, что хитрость в воровстве, а кознь в клевете есть то же. О сколь прелестная удочка! Ею, точно взбесившись, человеческая воля ужасается преподобия, стремится за нелепостями, как олень, ранен в нутро, не видя, как в погибель свою течет. Сии-то души услаждаются песенками сими:

 Древний век был для святцов.

 Ныне век не есть таков.

 Плюнь, брат, на Сион.

 Пой на светский трон.

 Скоро ль святость жить дождется?

 Наша ж здесь жизнь наживется.

 И еще:

 К молодые лета не зажить света? Что ж за корысть свет молодому?

 И еще:

 В старом веке нет покою, Только болезнь с бедою. Тогда счастье хоть бы и было, Но в старости, не так мило.

 Какое же то мне счастье, если оно мне изменяет во время старости, если не верный и вечный друг оный? "Друг верен — кров крепок..." "Не оставь меня во время старости..," "Все преходит, любовь же нет!" "Бог любви есть..." "Слышишь, Израиль! Господь Бог твой посреди тебя".

 Се видно злая удочка, бесноватыми душами пожираемая. А как волк овец на пастбище и при холодном водопое похищает, тайный же ласкатель в самом дворце и при трапезе, как червь орехи, внутри их обретаясь, растлевает, так дьявол на самых злачных местах, в Эдеме священной Библии, хитро уловляет, примешав, как змей, в матернее для детей молоко яд свой, так он вкус и дух свой в благоуханные плоды Божьего рая. "Нужное есть царствие Божье, и прилагающие усилия достигают его".

 Сего оракула сатана растил. Он в нем осквернил Христово благоухание. Он в нем, украв дух Христов, вложил в него свой душеубийственный вкус. Он перековал нужное на трудное. (Нужда и нужное не в том состоит, чтобы трудно иметь, но то есть нужное, без чего никак жить невозможно или с мучением живется без него. А чем легче же что нужное, тем достать легче. Например, воздух есть необходимо нужен, без обуви же зимой можно жить с мучением.)

 Поют германцы притчу сию: "Бог строит кирху, а черт там же часовню". Поет Христос: "Нужное есть царство Божье". Дьявол подпевает: "Трудное есть царство Божье".

 О пакостная обезьяна! Тем же мостом грядет, а в разный город; тем же звоном поет, да чего-то как нет. Ангельский тон — адская думка, голос Иаковлев — сердце Исавское; целует, как друг, — продает, как Иуда. И смех и плач нам есть Божья сия мартышка... "Внимай, небо, и заговорю!" Се клевета на Господа вседержителя! Нужное с трудность так не вмещается, как свет с тьмой. Нужное солнце — трудно же ли? Нужен огонь, а труден ли? Нужен воздух, но труден ли? Нужна земля и вода, и кто без нее? Видите нужность? Где же при боку ее трудность? Ах, исчезла! Нет ей места во дворцах непорочной и блаженной нужности! Дом ее есть дом мира, дом любви и сладости. Покажите же мне, где появляется трудность? В аде ли? Верую, Господи, там-то обитает труд и болезнь, печаль и воздыхание. Но там ли нужность? Ах, не бывала она там. Ее присутствием ад в мгновение преображается в рай. В аду все делается то, что не нужно, что лишнее, что не надобное, не приличное, противное, вредное, пакостное, гнусное, дурное, непригожее, скверное, мучительное, нечестивое, богомерзкое, проклятое, мирское, плотское, тленное, ветреное, дорогое, редкое, модное, заботное, разорительное, погибельное, адское... и прочий неусыпающий червь. Сия бесноватая и буйная дева — трудность — именуется по-эллински Ata, или пагуба, по-еврейски же Ада, Ламехова жена, блудокрасующая и заботливая, противная жене, именуемой Селла и Мирна. Сколь же разнится чистая дева наша — святая нужность.( Не утерплю приписать тут пресладких Эпикуровых слов сих: "Благодарение Богу, что нужное сотворил легко достижимым, трудно достижимое же — ненужным".) Она не Ata, но Лита и Литургисса; не Ада, но Селла; не Фурия, но Анна, но Хария, но Грация, понимай; возлюбленная, милостивая, даровитая. С небесных кругов и от горных пределов возлюбленной этой царицы исчезла всякая горесть с трудом, а печаль с воздыханием. Оттуда сатана со всей своей тьмой низвержен в ад. Какая сила повергла? Та, что там жизнь не зависит от заботных сует и суетных забот. Там живет одно только нужное оное: "Едино нужно". Оно есть и сродное, и легкое, и благолепное, и преподобное, и веселое, и полезное, без серебра и без горестей стяжаемое, как написано: "Туне примете, туне дадите". Внуши земля! Услышь, род человеческий! Напиши на ногте алмазном, на вечных сердца своего скрижалях господню славу сию: "Благословен творящий нужное нетрудным, трудное ненужным".

 Как только Уриил отрыгнул господствующую сию славу высшего, поднялся от преисподней хулительный шум, рык, вой, свист, стон, какой бывает от дубравных зверей, от ночных птиц, от болотных жаб во время землетрясения. Замялся, свиваясь и развиваясь в бесчисленные свертки, адский змей, пронзен изощренной сильного стрелой и жаром палящих углей осыпан, по оному: "Он устами произноси премудрость, жезлом бьет мужа бессердечного". На крыльях Урииловых виден был вид многоцветного сапфира, превосходящий голубой свод благовидного неба. Сей Божественный ум, пустивший из уст своих меч обоюдоострый, поразил сатану в самое чрево его и убил блудодеяние. Варахиил же выстрелил праволучную стрелу молниину, пронзил дракона в самое око его и убил похоть очей по писанию: "Око, ругающееся отцу и досаждающее матери своей, да выколят оное вороны из дебрей". Прежде всех умертвил копьем Михаил любодейственное сердце его. От того часа царство его и козни разорены.

 АДСКОЕ ЦАРСТВО НА ЧЕМ ОСНОВАНО?

 Простер же Рафаил яшмовидные крылья свои с Гавриилом и, перелетев, сел при боку Варахиилову. Потом, рассмеявшись, веселовидно изрек: "Возрадовался дух мой, как Уриил, как Финеес, во чрево, ты же, как Сисаре, в самое око его пробил ему голову его". Вид же Варахииловых крыльев, как вид углей, разожженных от оного угля: "Стрелы сильного изощрены с углями поедающими". "Разожжено слово твое очень, и раб твой возлюбил его..." "Слово плотью было и вселилось в нас".

 Тогда сей пламенеющий орел, служитель в молнии высшему, Божественный Варак распростер крылья свои и, помахав ими, возгласил: "Сия есть победа, победившая мир, плоть и дьявола — любовь наша. Крепка, как смерть, любовь. Угли огненные воспламеняют ее. О угли! О возлюбленный наш анфракс оный!". (Анфракс есть слово эллинское, означает уголь горящий, обозначает же драгоценный камень, его же вид есть, как уголь горящий. Все драгоценные камни, как сапфир, фарсис и прочие, суть красотой своей и твердостью образы Божьей премудрости.)

 "Золото земли оной доброе, и там анфракс". Сей дражайший анфракс нас, серафимов, воспламеняет, творя ангелов своих духами и слуг своих пламенем огненным!", Глас его оный. "Глас брата моего..." Сей один утешает и укрепляет нас. "Возвеселись, бесплодная!" Сей есть глас его. "Смиренная и колебаемая! Не имела ты утешения. Се я уготовлю тебе анфракс — камень твой — и на основание твое сапфир. И положу забрала твои, яшму и врата твои, камни кристалла и ограждение твое, орудие, сделанное на тебя, и всякий голос, который на тебя встанет на бой, не благопоспешу. Одолеешь их всех. Все сыны твои научены Богом, и во многих мирах дети твои. Это есть наследство служащим Господу, и вы будете мне праведны", — говорит Господь. Ныне желание наше исполнилось. Ныне услышана тричастная оная молитва Сирахова:

 Господи, отче и Боже живота моего!

 Да не пожрет меня бездна мирская!

 Возведя очи на прелесть его,

 Да не поглотит меня пропасть чрева,

 Угождающего, как Богу. И да не свяжет меня

 Стыдодейство, ищущее сладости в мертвом болоте.

 На сей тричастности стоит все адское царство.

 Ныне мудрость одолела злобу, и все воспели так:

 О сын, рожден от девы,

 Во бесстрашия глубине!

 причастную злобу души Потопи, молюсь ДА как же во тимпане, В умерщвленном телесе Воспою победну песнь,

 О язык трегубый, — возглашая возгласил Барак, разоривший города и превративший дома вельмож. — Блажен обладающий тобой. Се есть царство Божье! Нет его легче, как нет нужней, как нет врожденней его. И что есть Бог, если не внутри нас пламенеющая, как искродышащий уголь, блаженная оная красота: "Без меня не можете творить ничего". Что же есть? Она носит горы, и воды, и весь труд наш. Она тонкополотное небо и огонь рукой своей жмет и держит. Кто же вечноблаженную и пренепорочную сию матерь нашу дерзает наречь трудной? Если сатана сатану изгонит? Так не трудностью труд уврачуется. Господи! Се труд воздают тебе! Ты же — веселье и радость, мир и успокоение. Правда твоя, как солнце. И се сатана помрачает! Мир же свидетельствует о лжи. Господи! Если возможно есть, да мимо идет от тебя горькая чаша сия, да будет воля твоя.

 ПЛАЧУЩАЯ БЕСПЛОДНАЯ

 В одно время слышан был жалобный голос на небесах. Вдова, бродящая по земле, облаченная в темные ризы, должная родить сына, ищет места, но не обретает, гонима змеем, пожрать плод чрева ее хотящим и в след ее изблевывающим потоп блевотины. Сего ради скитается, рыдающая и вопиющая песню эту:

 Кто даст мне крылья ныне? Кто даст посеребренные?

 Кто даст мне плечи ныне? Кто даст востренные?

 Да лечу сквозь присно о базе,

 От земного края даже до рая

 И почию.

 Се ехидн лютый бежит! Се меня достигает!

 Се челюсть адскую на меня люто разевает!

 Поглотить хочет, ядом клокочет,

 Василиск.дивый, аспид пытливый.

 Ах, увы мне!

 Вод горьких хляби стыдно изблевает черный.

 Се мрак! Се облак покрыл меня ныне вечёрный!

 Увы мне ныне! Увы, едине!

 Гонит всем адом меня с моим чадом.

 Нет мне мира.

 Увы мне! Горе! Увы! Что творить?

 Кого о помогай, бедной, молить ?

 Увы мне ныне! увы, едине!

 Гонит всем адом меня с моим чадом.

 Нет мне мира.

 Боже! Ты призри на меня с высоты святые

 И приклонись, странный, на слезы мне сия.

 Дай крепость силы, бы не одолели Своей рабыни уста змеины.

 Ах! О/ Боже!

 Кто даст мне крылья ныне? Кто даст голубины?

 Дй ввысь парю от сей адской глубины,..

 

 Эта песня взята из трагикомедии, нареченной "Гонимая церковь". Жена апокалипсная там, гонимая змеем, поет песнь сию или хор. Есть это милое творение Варлаама Лащевского, учившего в Киеве и богословия с еврейским и эллинским языками и бывшего предводителем в последнем исправлении Библии. Почил архимандритом Донским. Вечная память!

 Архангелы возлюбили сию прекрасную невесту Божью, скитающуюся по земле и не имущую, где главы преклонить, милосердствуя о ней. Михаил же, разожжен ревностью, расширил посеребренные крылья свои и устремился, как к страждущему своему птенцу орел, схватил жену и посадил ее на радуге. Тогда целомудренная сия Сусанна не находится между смертными на земле, да не злоба изменит разум ее, или лесть прельстит душу ее. Непраздная мать воссела с сыном своим на благокудрой радуге облаков, и сама будучи прекратившая потоп радуга оная.

 "Глянь-ка на дугу и благослови сотворившего ее. Прекрасна сиянием своим".

 Досадители же ее суть сии: "Премудрость и наказание уничтожающей есть окаянный, и праздно упование их, и труды бесплодные, и ненужные дела их. Жены их безумны, и лукавы дети их, проклято рождение их, как блаженная есть бесплотная неоскверненная!"

 Тогда из облаков возгремел Михаил к живущим на земле сим голосом: "Сыновья человеческие! Зачем любите ложь, поедая землю во все дни наши? Так ли юродивые вы сыновья Израилеву. О обветшалые злыми днями нашими! Зачем судите суды неправедные и не слышите говорящего Бога: "Неповинных и праведных не убивай".

 "Имеющий уши да услышит!" И после сего грома услышана была издалека в горном воинстве ангельском песня, воспеваемая сия:

 ПЕСНЯ

 В конец сего: "Испустил змий за женой из уст своих воду, как реку, да ее в реке потопит".

 Внемли, небо и земля, ныне ужаснися!

 Море, безднами всеми согласно двинься!

 И ты, быстротекущий, возвратись, Иордан,

 Приди скорей крестить Христа, Иоанн.

 Краснозрачные леса, стези отворите,

 Предтечу Иоанна к Христу припустите.

 Земные языки, купно с нами все ликуйте,

 Ангельские хоры, все в небе торжествуйте!

 Сойди спас в Иордан, стань в его глубинах,

 Се сойдите на них и дух свят в виде голубином.

 Се есть сын мой возлюбленный, отец с небес вещаше,

 Сей мессия обнови естество ваше.

 Освяти струи и нас, змею снеси главу,

 Духа твоего, Христос, росу дашь и славу,

 Да не потопит нас змей. Мы все их земного края

 Почить полетим до твоего рая.

 ОБНОВЛЕНИЕ МИРА

 Семь голов суть сатане, как одна: голова же — заходящее солнце, мглой обезображенное. Вскоре потом лицо земли покрыл мрак вечерний. Бесчисленные же мыши летучие и ночные птицы, летая во мраке, ненужную хулу и клевету на славу высшего возвещали. Тогда явилось и ангельское многое воинство, как звезды небесные, но расслабленно сияющие. Архангелы, исполняя написанное: "Во время оное разумный умолкнет" и пленяясь краснейшей всех земных дочерей красотой небесной Сусанны, терпели и пребывали, молясь так: "Господи, Боже наш! Правда твоя в свете твоем. Свет же в правде твоей. Истина твоя в солнце живет, солнце же стоит на истине твоей. Се это знамение есть твое, от тебя и тебе у нас. От тебя глагол сей твой и о тебе. Ты один и сотворишь его. Се лестница семиступенная к тебе нам. И се сатана изверг ее! Он сотворил из нее врата ада, нарек нужное трудным, сладкое же горьким. И се врата ада одолевают людей твоих. Встань, Господи! Встань, слава наша! Встань рано!.. Возлег, почил ты в тучной горе твоей, как лев, многие лета спящий. Пробудись, как Самсон. Сотвори величие неплодящей твоей, коснись гор твоих — и воздымятся, блесни молнию и разгони супостатов, да во свете твоем узрим новый свет. И обновишь лицо земли. Ты и вчера, и сегодня, и вовеки: бывший, сущий и будущий. Аминь!"

 Помолившись же, всерадостным воскликнул голосом: "Да будет новый свет!"

 И был новый свет. Сразу проникло радостное утро. Воссияло солнышко, и обновилось лицо земли, И нарекли ангелы вчерашний день тьмой, сегодняшний же светом. И был ветхий, и был новый свет, но день один и мир один. Древне сотворил Бог мир в семь дней для людей; в последние же века ради ангелов обновотворил его в один день, который есть, как тысяча лет. Да исполнится пророчество верховного Петра: "Покайтесь! Ибо да придут времена прохладные от лица господнего". "Придет же день господень, как вор в ночи, в те же небеса с шумом мимо пройдут..." "Новых же небес и новой земли чаем; в них правда живет". И Иоанново: "Дети! Последняя година есть, и мир приходит, и похоть его, творящий же волю Божью пребывает вовеки". "Не взалчут к тому, и не вжаждуг. Не должно же упасть на них солнце, ни всякий зной; как агнец, который посреди престола, упасет их, и наставит их на живые источники вод, и отнимет Бог всякую слезу очей их..." А как только перешел и зашел ветхий мир, воссияло же вместе и Ноево, и новое время, и лето; тогда во мгновение ока в последней трубе все ночные птицы, все ядовитые гады, все лютые звери, всякий труд, и болезнь, и все злых духов легионы, все бесчисленные свитки, изблевывавшие хулу на высшего, вихрем возметаемые с лица земли, исчезли. И се! Воспевая, воспели ангелы.

 ПЕСНЬ ПОБЕДНАЯ

 Пой и воспой, сколь благ Бог твой!

 Скор рукою за тобою

 В день брани твоей стать

 Праги твои, супостаты,

 Погоняй, поборяй.

 День и вечер пой. Ночь и утро пой.

 Сколь десница прославися!

 Сколь мессия, возвысися!

 В победе дивный, на хребте противных!

 

АНТИФОН

 Я, Коже, тебе песнь нову,

 песнь Моисейску, песнь Христову,

 Воспою в духовной лире,

 Б десятиструнной псалтыри.

 Всяк царь в бою цел тобою,

 Цел твой и Давид, мечом не убит.

 Ты изволил нас изъять,

 Злоплеменным не дал взять.

 Из уст их меч смерти готов нас пожрати,

 И зла их десница правды не держится.

 В полках же ангельских слышаны были се сии!

 Воспоем Господу! О Боже всесильный!

 Еще наш принял ты вопль и плачь умильный.

 Еще нас не судишь в конец отринуть.

 Победил! Пал супостат наги лютый,

 И антихрист принял казнь, домашний враг велий.

 К нам же возвратившись, грядет мир веселый.

 Он безбедное здравие ведет за собою.

 Ныне и день лучшей красен добротою.

 И солнце сильнейшие лучи испускает,

 И лицо краснейшее цвет полный являет.

 Зима прошла. Солнце ясно

 Миру открыло лицо красно.

 Из подземной клети явились цветы, Морозом прежде побиены.

 Уже райские птицы

 Выпущены из темницы.

 Всюду летают, сладко воспевают,

 Веселья исполнены. Зеленые по ля в травы

 Шумящие, в лист дубравы

 Встают, одеваясь, смотря, воссмеваясъ.

 Ах, сколь сладко так взирать!

 Это сам я на ту же мелодию из Давидовой песни 143-й, стих 9; "Боже, новую песню воспою тебе, на десятиструнной псалтыре воспою тебе, дарующему спасение царям". Антифон значит песня в ответ.

 Открылись в жаждущих полях и пустынях живой воды источники. Явились города и жилища оные. "Сколь красны дома твои, Иаков!" неровные горы отворили пути свои, одеваясь цветами оными: "Я цвет полевой и лилия удельная"

 Дикий и бесстранноприимный неприступный Кавказ открыл гостиницы своим странникам. Море указало дорогу кораблям всем плывущим. Показались плодоносные острова, горы, скалы, гавани и мысы Доброй Надежды. Отворились спасительные пристанища всем мореплавателям даже до древнего Фарсиса1 и до Одигитрии2 заблудившимся, до облачной огнедышащей горницы, взирающей на Александрию Фарийской пирамиды.

 1     Фарсис есть драгоценный камень, и есть же и город, имеющий кораблям лоно.

 2     Одигитрия — слово эллинское, значит путеводница, наставница. Отсюда в акафисте: "Радуйся, столп, наставляя плавающих,.." и прочее. Таковые приморские башни при затмении звезд наставляют к берегу плавателей горящим на них огнем. В Библии нарицается столп облачный, то есть высокий, до облаков досягающий, например: "В столпе облачном говорил к ним". Образуется тем столпом священная Библия. Она-то нас, обуреваемых в море мира сего, наставляет к гавани оной, где убогий Лазарь с Авраамом и вся церковь почивает. Сия гавань называется по-еврейски кифа, или кефа, по-эллински — петра, то есть каменная гора, лоно и город. Что же сия кифа и сей апокалипсный город знаменуют? Пир оный Лотов с дочерьми своими, о котором: "Блажен, кто съест обед в царствии небесном", "Радости нашей никто не возьмет от вас", "Веселье вечное над головой их". Голова наша есть сердце наше. Если оно не болит и ВЕЧНО радуется, это единое истинное блаженство — "мир, всяк ум превосходящий".

 

 Увидели славное царство и святую землю оную — "Там родила тебя мать твоя". Царя со славой узрите, и очи ваши узрят землю издалека". Преуспокоились на злачных местах и блаженных долинах, по писанию: "Едите, ближние, и пейте, и упейтесь, братия..." Оттого дня воссияли над главами святых людей лучезарные венцы, окружающие в себе силу сию алмазную славу: "Легко быть благим". Тогда и на мою главу возложен венец нетленный. Архангелы, песнь победную спев, взлетели в горное и опять вселились в семи пирамидах, субботами великими нареченными, взирающими и соблюдающими премудрости дома семисубботнего, славя Отца и Сына и Святого Духа вчера, сегодня и вовеки.

 Это видение я, старец Даниил Варсава, воистину видел. Написал же в просвещение невеждам блаженным оным: "Дай премудрому повод..."

 Конец.

 ПРО БЕСА С ВАРСАВОЙ

 Когда в обновлении мира сбылось на мне следующее:

 "Венец премудрых — богатство их" (Притчи)

 Ясней скажи: In corona sapientium divitiae eorum.

 Тогда в пустыне явился мне бес от полчища таких же: "Нечестивый, кляня сатану, сам клянет свою душу". Имя ему Даймон. (Даймон, или демон, у эллинов значит ведающий, или ведьма, острое, трудное но ненужное и непотребное ведение. У евангелистов сим словом именуются бесы.)

Даймон. Слышь, Варсава, младенческий ум, сердце безобразное, душа исполнена паутины! Не поучающая, но научающая. Ты ли есть творящий странные догматы и новые славы?

Варсава. Мы-то Божеской милостью рабы господни и дерзаем благовестить Божью славу сию: Как злость трудна и горька, Благость же легка и сладка.

Даймон. Что есть благость?

Варсава. То же, что нужность.

Даймон. Что есть нужность?

Варсава. То, что не есть злость.

Даймон. Что есть злость?

Варсава. То, что не есть благость.

Даймон. Откуда родится нужность?

Варсава. Она есть ветвь благости и блаженства.

Даймон. Благость же и блаженство откуда есть?

 Варсава. Сия ветка от древа жизни. Даймон. Где есть дерево жизни?

Варсава. Посреди плоти живой!

Даймон. Что есть дерево жизни?

Варсава. Есть закон ума.

Даймон. Что есть закон ума?

Варсава. Свет тихий святой славы, бессмертного отца небесного... Образ ипостаси его, ему же слава вовеки. Аминь.

 Бес, несколько будучи смешен и, водрузив очи в землю, помышлял о себе, негодуя на странности ответные. После же вопросил: "Ныне ли узаконяешь? И подлагаешь в основании лживую твердь сию, нужность не трудна?"

Варсава. Аминь говорю тебе: сколь что нужнее, столь удобнее.

Даймон. Ты ли написал 30 притчей и дарил их Афанасию Панкову?

Варсава. Воистину так есть. Он есть друг Варсаве.

Даймон. Помнишь ли одну из них, в котором беседует Буфон со Змеем, обновившем юность?

Варсава. Помню. Я эту притчу увенчал толкованием таким:

 Чем больше добро,

 Тем большим то трудом

 Ограждено, как рвом.

Даймон. А-а, новый архитектор! Сейчас-то ты мне попал в силок.

Варсава. Исповедую прегрешение мое.

Даймон. Видишь ли, как брань на тебя твоя же воздвигает слава.

Варсава. "Если говорим, что греха не имеем, себя прельщаем..."

Даймон. Или же заколи новую твою славу ту: "Нужность не трудна".

Варсава. Новое чудо боголепное — заколю ли?

Даймон. Или еще поборешься за нее: преступника в себе обличаешь, разоряя созданную самим тобой прежнюю ограду, оградившую трудом дом (как великолепно написал ты), всякое благо.

Варсава. Не я Бог и согрешаю, не я опять-[та-ки] бес и каюсь.

Даймон. Ох! Слова твои взбесили меня. Иди за мной, сатана! Не о покаянии слово мое. Но разумеешь ли, что грех по-эллински нарицается ацарею, гласит же: преступление, буйство, заблуждение, безумие...

Варсава. Вельми разумею. Грех есть слепота душевная.

Даймон. Почто же, слеп будучи, слепцов дерзаешь, узаконивая странную и неслыханную славу?

Варсава. Почто? Того ради, что каюсь.

Даймон. О ворон ночной! Кайся, раскайся, раскаивайся, но не будь творцом догматов новых.

Варсава. Кто же может каяться и прийти на иное, не поставив прежде новой судьбы и нового рока в основание? На чем станет? Ведомо, что дух покаяния стоит на каменном острове, поправ прежнюю злобу, облобызав же новую благодать. Сия благодать есть новый алмаз, подлагаемый в основание новозиждемому граду святому Она есть вечное зерно, откуда произрастает дерево нетленных плодов и нового века. Сего ради напрасно разделяешь нераздельное. Каяться — узреть берег новой славы, начать новую Жизнь новым сердцем, новыми плодами — все сии ветви суть от единого древа и есть одно и то же. Как утро, свет, солнце, луч, день есть то же. Как же сказал ты мне: "Кайся, но не будь творцом догматов новых"?

Даймон. Перестань, говорю, высокобуйствовать! Оставь спор и поцелуй слывущую издавна в народах славу эту:

 Труднейшее — доброта; легчайшее — зло.

Варсава. Приложи, если хочешь, и это;

 Приятнее всего зло, неприятнее всего добро.

Блаженнее всего зло, жальче всего добро. Однако смрада сего отнюдь не вмещает сердце мое. Если будет гортань моя гробом открытым? Если возвратятся мне Лиины очи? Вепрево обоняние? Уста Иудины? Тогда разве облобызаю сию ненужную славу?

 Когда Израиль предпочтет перепелам стерву, тогда и я предпочту вепря Минерве.

Даймон. Так ли? На все академии, на все школы и на все их книги брань воздвигаешь?

Варсава. Прости меня, друг и враг мой. Нужда надлежит и на тебя ополчиться. При крещении клятвой заклялся никого не слушать, кроме единой премудрости, в Евангелии и во всех священных библейского Иерусалима обителях почивающей. От того даже времени заплеван иной мир, плоть и дьявол со всеми своими советами. Иерей облил тело мое скотской водой на тот конец, чтобы после омыл я сердце мое водой духа из евангельского Силоама. Та тайна есть плотская вода, тайнообразующая воду премудрости, которую пьют из Библии во спасение. Инако же если никто не облит или не погружен, но не исполнивший тайны, любящий пить гнилую мирских советов воду есть лицемер, чужд царствия Божьего, как водой только крещен, но не вместе с духом. Нужда ибо мне ополчиться на всех, да сохраню царю своему веру мою. Опять же... Сколько раз привязала меня к Богу тайна Евхаристии? Крошка хлеба и ложечка вина, не насыщающая тела... Не сей ли вид преобразуется в пишу премудрости его, укрепляющей и веселящей сердце? Не он ли. прильнув к невидимому, претворяется в тайнообразуемое первообразное? Сия пресущность вида совершается тогда, когда тлен тот и сень тленными устами приемлются вместе, как удкой тайное вовлекается сердце в евангельские чертоги и вкушает от тайной оной вечери. "Блажен, кто съест обед в царстве небесном". Инако же нет евхаристии, то есть благодарения, но лицемерность, но предательство, но неблагодарность, предающая сердце Христово за малоценные мирские советы. Се столь чудным союзом любви связанное сердце мое с сердцем Божьим не радостно ли встанет на всех супостатов его?

 Открой мне в священной Библии хотя бы одно место, благословляющее славу твою, и достаточно мне. Инако же не наш ты, но от супостатов наших.

Даймон. Ибо глух ты, не слышащий, что тесный есть путь, ведущий в царство небесное? И как мало стадо спасающихся? Как многие захотят войти и не смогут? Как восстанет владыка дома и затворит дверь?.. "Тут будет плачь и скрежет зубов, когда узрите Авраама и Исаака" и прочих в царстве Божьем, вас же изгоняемых вон...

Варсава. О клевета, смутившая и смешавшая горных с преисподними,..

Даймон. Внемли же и сему: "Бдите, да некогда огрубеют сердца ваши..." "Восстань, спящий! Что стоите праздные?" "Поклонитесь и воздвигните головы ваши..." "Трудящемуся делателю прежде..." И тьма иных мест. Это же место: "Удобнее верблюду сквозь угольное ушко пройти..." "Будут дни те скорбью большой, какой не было". Непреодолимую трудность к благу обличает.

Варсава. Доколь меня ругал ты, терпя потерпел. Ныне же, нечестивый и козненный, Бога моего благодать преобразуешь в скверну твою.

Даймон. Почто, Варсава, беснуешься?

Варсава. Путь Божьих слов превращаешь в лукавую твою стезю.

Даймон. Как сии могут быть?

Варсава. Как может трудом устрашать тот, кто призывает, говоря: "Придите ко мне, все труждающиеся, и я успокою вас"? Не клевещи же, день Божий был скорбь, но твои дни и мои есть скорбь, и не до скорби, но о скорби сей отзывает обремененных Твои же дни суть мерзость запустения, Даниилом высказанная. "И в твоих днях горе родящим и доящим". Сего ради говорит: "Молитесь, да не будет бегство ваше в зиму". Твой-то день есть зима, скрежет, плач, буря, море... Отсюда вызывает в гавань свою, в тихое пристанище, в дом прибежища. "Я успокою вас". "Отступите от меня все делатели неправды". "Мучайтесь, все возненавидевшие покой мой".

Даймон. Не сказал ли, что беса имеешь? Внимай, о бешеный! Не говорю, что не благо есть царствие Божье, но что жестоким трудом ограждено и что к нему путь тесен и приступ прискорбный.

Варсава. Но не ты ли сказал, что сии места благословляют славу твою? Сам же понудил меня говорить о них, ныне бешеным меня нарицаешь. Если беснуются, ты причина сего, если же добро сказал, зачем меня злословишь?

Даймон. О лис! О змий Мечешься, свиваясь, развиваясь в различный свиток. Однако, аминь, говорю тебе, что узкий путь в тесные врата в царство небесное

Варсава. Тесные, верно, верблюду, но человеку довольно широкие.

Даймон. Что есть верблюд?

Варсава. Душа, мирским бременем отягощенная.

Даймон. Что есть бремя?

Варсава. Богатство, пиры и сласти мира сего, которые суть уды дьявольские. Несут нечестивые на плечах свой злой крест и мучащее их неудобоносимое иго, тяготу же свою, в которой сами суть виновны, возвергают на царство Божье.

Даймон. Ба! Ныне, не обынуясь, исповедал ты, как труден путь. Ура! Победил! Тесен, узок, труден есть то же.

Варсава. Воистину неудобен и труден злым мужам. Но они за собой влекут трудность. На пути же Божьем не обретут, и нет ее вовеки. Злоба благому во вред, яд, в труд и болезнь сама собой себе же превращает.

Даймон. Что есть злость?

Варсава. Зачем меня искушаешь, лицемер? Сказал тебе уже, что злость есть то, что не есть благость. Она есть дух губительный, все во всегубительство преображающий.

Даймон. Как может такое быть?

Варсава. Ты, Даймон, и сих не знаешь ли? Жизнь наша не путь ли есть? Не сей ли путь самим Богом есть положен? Не Бог ли есть всехитрец, по-эллински — аристотехна? Как же труден путь нам сотворил? Онемей, о язык лживый!

 Не клевещи, злоба, благости и премудрости. Ты сама сотворила путь Божий трудным, сделав его беззаконным. Что есть беззаконие" если не растление? И что есть грех, если не жало смерти, все разоряющее?

Даймон. Как может это быть?

Варсава. Не искушай меня, пытливая злоба, не смущай сердца моего. Не в благость, но в злость ревнуешь, знать.

Даймон. Но подобает же тебя обличить, как злоба делает сладкое горьким, легкое же трудным.

Варсава. О род развращенный! Доколе искушаешь? Аминь, говорю тебе, ибо сколько что благо есть, столько и творить и знать удобно есть.

 Доимом. Куда идет слово твое, не знаю.

Варсава. Куда? Печешься и молвишь ты о сей истине, как злоба делает легкое трудным, испытуешь, как бывает такое? Эта истина блистает ярче солнца в полдень, как все истинное, и легкое, и ясное есть.

Даймон Как же ясно, если не вижу я?

Варсава. Нет удобнее, как удобно видеть солнце. Но это труд и болезнь есть для мыши летучей. Однако труд сей сам за собой носит в очах своих, возлюбивших тьму больше света... Предложи сладкоздравую пищу больному, но он с трудом вкушает. Возведи путника на гладкий путь, но он слепой и хромой — соблазн и претыкание, развращенно же и превратно шествующих — горесть, труд и болезнь.

Даймон. Кто развращенно ходит?

Варсава. Тот, кто в дебри, в пропасти, в беспутные и коварные лужи от пути уклоняется.

Даймон. Кто же превратно шествует?

Варсава. Тот, кто на руках, превратив ноги свои вверх, или не лицом, но хребтом грядет в прошлое. Сим образом весь мир живет, как некто из благочестивых воспевает;

 Кто хочет в мире жизнь блаженно править, О, да советы мирские все оставит, Мир есть превратный. Он грядет руками, Пав ниц на землю, но вверх ногами. Слепой слепого вслед водя с собой, Падут, ах! Оба в ров глубокий с бедой.

 Видишь ли, как злость сама себе труд создает? Не спрашивай, как может это быть.

Даймон. Но тесна дверь и мало входящих.

Варсава. Злые просят и не приемлют. Не входят, как злые входят.

Даймон. Как же злые?

Варсава. С тряской колесниц, с шумом бичей, коней и коников, с тяжестями Маммоны, с тучными трапезами, со смрадом плоти в безбрачных рубищах, в беспутных сапогах, с непокрытой головой и без жезла, не препоясаны, руками и ногами не омыты. Се те злые.

Даймон. Какие колесницы? Какие кони? Какое мне рубище говоришь? Не всяк ли ездит на колесницах фараонских? Чудо!

Варсава. Ей, говорю тебе, всяк

Даймон. Не мучай меня, говори какие?

Варсава. Воля твоя.

Даймон. Все это понимая, как беса имеешь. Гоноришь не по сути.

Варсава. Ей! Опять и опять говорю тебе, что всяк обожествивший волю свою враг есть Божьей воле и не может войти в царство Божье. Какое причастие жизни у смерти? Тьмы же у света? Вы отца вашего дьявола похоти любите творить, сего ради и трудно вам и невозможно.

Даймон. Как же колесницей нарицаешь волю?

Варсава. Что же носит и бесит вас, если не непостоянные колеса воли вашей и небуйные крылья ветреных ваших похотей? Сию вы, возлюбив и воссев на ней, как на колеснице, везущей в блаженство, ищете ее, пьяны ей, в днях царства Божьего и воли его, но не обретаете и глаголите: увы! Трудно есть царство Божье. Кто может обрести тьму в свете? Не обитает там ложная сласть, честь и сокровище ваше есть сия воля не его. Она, ей, говорю! Она вам есть и узы, и замки, и лев поглотивший, и ад, и огонь, и червь, и плач, и скрежет. И не выйдете отсюда, пока не расторгнете узы и низвергнете иго воли вашей, как писано: "Раздерите сердца ваши". Во время то явится Самсону по жестоком — сладкое, по зиме — дуга и мир Ноев,

Даймон. Кто же причина? Не воля ли дается человеку?

Варсава. О злоба, не клевещи на премудрость! Не одна, но две воли тебе даны. Ибо писано есть: "Предложил тебе огонь и воду". Две воли есть то, сугубо естественный путь — правый и левый. Но вы, возлюбив волю вашу больше воли Божьей, вечно сокрушаетесь на пути грешных. Не сам ли ты причина?

Даймон. Зачем же предложена зла воля человеку? Лучше бы не быть ей вовсе.

Варсава. Зачем беззаконникам предлагают мучительные орудия судья? Того ради, что, теми мучимые, привыкнут покоряться правде. Иначе же сколь бы удалялись от благодетельницы сей, если столь мучимые едва покоряются?

Даймон. Откуда мне это, ибо воля моя мне благополучна есть и больше меда услаждает меня? Вопреки же Божья воля полынь мне и алоэ есть, и раны...

Варсава. О бедная злоба! Ныне сам исповедался ты в окаянстве своем. Не меня же, но сам себя о сем вопрошай. Не я, но ты страж и хранитель тебя. Предвижу с ужасом разорение в душе твоей, причину же чего обличить ужасаюсь.

Даймон. Ха-ха-ха! Прельщаешь себя, Варсава, мной, ибо ищу суда от тебя. Но твой ум младенчествует. Писано же есть: "Бывайте младенцы в злобе, по не в уме". "Не пришел принять, но дать советы".

Варсава. От всех ваших бренных советов, даже от юности моей, омылся уже в Силоаме. Господь даст мне око свое, и не постыжусь.

Даймон. Чудное твое око, видящее то, что нигде не обретается. Где же сердце, подобное твоему? Возлюбил ты странность. Что же? Даже все ли общее и все случающееся в мире, все ли то есть зло? Одна ли странность благая?

Варсава. Не отвлекай меня по-воровски на кривую тропу. Путь слова моего есть о трудности, гнездящейся в аду, изгнанной же из Эдема. Хочешь ли о странности?

Даймон. Сотворим единоборство и о сем: есть со мной научающий руки мои на ополчение. Предложи же мне хоть одно, бываемое на торжище мира сего, общеделаемое у всех и везде, и всегда, не оно ли скверное, трудное и мучительное? Достаточно...

Варсава. Фу! Предлагаю тебе у всех, везде, всегда делаемое, и оно очень благое есть. Не все ли наслаждаются пищей и питьем? Не везде ли и всегда? И это есть благо, как писано: "Her блага человеку, разве что ест и пьет..." И опять: "Приди и ешь в веселье хлеб твой и пей в благе сердце в и но твое..."

 "Молюсь тебе, Господь, избавь меня от Голиафа сего, изострившего, как меч, язык свой,.." Где же больше богомерзостей, вражды, болезней, если не в общениях мирских, которым бог — чрево? На всех блудных вечерях и трапезах их как рука, названная Даниилом, на стене пишет, так гремит гром Божий сей: "Не радоваться нечестивым". Сколь же малое стадо в сравнении с содомлянами дом Лотов! Там пируют ангелы в веселье. Много ли в тысяче обретешь! Которые едят и пьют не за страдание, за здравие по оному: "Если едите, если пьете..." и пр. все во славу Божью... Как же говорить, как едят хлеб? Не больше ли землю со змеем? Как же в веселье? Не больше ли в поте лица и в трудах едя не благословенный хлеб сей: "Сладок человеку хлеб лжи". После же обращается он в камни. Истинный же причастник вкушает с благодарением хлеб по Соломонову слову: "Лучше кусок хлеба с водой в мире" — и пьет вино свое в благе сердцем оным. "Любовь не завидует, не бесчинствует, не радуется о неправедном богатстве — все любит, все терпит" и пр.

 Трапеза, дышащая коварством, убийством, грабительством — не он ли есть хлеб лжи? Что ли есть безвкусней и скаредней больше неправды? Сия обветшалая Ева есть общая, обычная и вечная невеста миру, печалью и похотью очей сжигаемая. Мир есть при беснующихся, торжище шатающихся, море волнующихся, ад мучающихся. Так ли в веселье! Лжешь! Иезекиль же истину благовестит, как истаивают едящие не хлеб пресный, но отходы в неправдах своих. Се твой хлеб, — от сего твоего хлеба отрекается Петр, говоря "Господи, никогда не ел скверного..."

Даймон. А! а! Но, однако, ел.

Варсава. Ел же, но уже священное. Если бы то было Богу неугодно, не вкусил бы. Не многоценность блудит, а священная правда сладкую трапезу творит. "Приди и ешь в веселье хлеб твой" и пр. Но лукавая кознь твоя, показав хвост, утаил Ты виновницу веселья, там же сущую, освящающую голову сию: "Как же угодны Богу творенья твои" (Екклезиаст). Знай же и то, что нареченное Петром скверное лежит в римском: commune, то есть общее; по-эллински KOIVOV. Это же эллинское знаменует у римлян болото (coenum). Какой же мне предлагаешь хлеб твой? Сам вкушай. Мирская община мерзка мне и тяжела. Сладка же добрая дева есть дивная странность, странная новость, новая дивность. Сию благочестивые возлюбив, устраняются мира, не мира, но скверного сердца его.

 "Изыдите и к нечистоте их не прикасайтесь, изыдите от них", — говорит Господь.

Даймон. Будь здоров, как же говорил ты! Однако вера в Христа, исшедшая благовестием в концы вселенной, не вселенское ли общение? И не благо ли есть?

Варсава. Ах, оставь, молю! Мир суетное только лицо веры носит листвой проклятой смоковницы, имущей образ благочестия, плодов же его отвергшей, наготу свою покрывая, лицемер или лицевер, суевер и гроб, покрытый известью. Дух же веры и плоды его когда он имеет? Аминь. Никогда. Мнишь ли, как обретет сын человеческий на земле веру? Нет! Нет! Не здесь! Восстал, Что ищете живого и благоуханного в смрадном содомском и мертвом болоте его? Там, там его узрите. Где там? Там, где нет смрада, Ах! В Сигоре. Там Лот! Там дух веры! Там благоухание наше не с обветшалыми Евами, но с богорожденными от себя и чистыми девами. "Не бойся, малое стадо". Се там! О сладчайшая Галилея! Город и пир малых-малых! Блажен, кто съест обед твой. Что есть плоть? То, что мир. Что есть мир? Ад, яд, тля? Ах, око и свет, вера и Бог есть то же. Мелкое око — светильник телу. Маленькая церковь — свет миру. О прекрасная, но малолюдная невеста неневестная? Тебе подобает слышать одной это: "Очи твои, как голубиные". "Изойди от них в Сигор, спасайся". "Изойдите, верные, в воскресенье, и мало их есть..."

Даймон. Действуй, действуй! Если все общее скверное есть, как же общее воскресенье честно и свято, уверяемое Лазаревым воскрешением?

Варсава. Так, как общее верным, не миру, в болоте лежащему. Инако же все ему общее бесчестно. Внял ли ты?

Даймон. Очень внял, ибо ты мне ныне, как птица, в сеть взят.

Варсава. Взят, но не удержан.

Даймон. Не чувствуешь? И не устрашаешься?

Варсава. "Праведник дерзает, как лев..."

 ПРЕДЕЛ, ЧТО ВСЕ, ЧТО ЕСТЬ В МИРЕ, — ПОХОТЬ ОЧЕЙ, ТРУД И ГОРЕСТЬ

Даймон. Приготовь лицо твое, Варсава, на обличение.

Варсава. Если хочешь, готовлю и на оплевание

Даймон. Знаю, что обличение — труд и горесть тебе.

Варсава. Обличи мой грех во мне, молю, и будешь друг. Между ним и мной верная вражда.

Даймон. Не ты ли сказал, что мир есть бесчисленное сборище беззаконных? И что им вопреки малолюденькое стадо благочестивых?

Варсава. Воистину, так и есть.

Даймон. Ибо не то же ли есть сказать — и это беззаконие легкое, благочестивое же трудное и тяжкое? Как то не трудно, если это маломало, оно же всем досягаемое? Суди дерево без плодов.

Варсава. Тьфу! Putabam te cornua habere.( Древняя притча на тех, кто вначале страшны, потом смешны. По-славянски: "Полагал, что рога имеешь".)

Даймон. Что! "Начали говорить иными языками?"

Варсава. Скажи мне, Господи, истину твою. Устрой сердце и язык мой по слову правды твоей.

Даймон. Ба! Шепчешь! Се тебе ударение, Варсава!

Варсава. Считал, что избодаешь рогами, а се удар младенческий. Давай! Продолжим единоборство! Если благость трудна, Бог виной есть страждущему миру. Ныне же вины не имеют о грехе своем, возлюбив горесть свою, больше сладости его! Давай! Воровать или не воровать! Что трудней! Однако весь мир полон воров и разбойников... давай! Нужна ли многоценная одежда и дом? Что трудней! Однако весь мир блудокрасием красуется в суетное любодеяние глаз. Что удобней, как хлеб и вода! Однако весь мир обременен чревонеистовством. Чрево есть бог миру, пуп аду, челюсти, ключ и жерло, изблевывающее из бездны сердечной всеродную скверну, неусыпных червей и клокочущих дрожжей и блевотины оных вод: "Исходящее от сердца есть оскверняющее". Зависть, грабеж, воровство, убийства, хулы, клевета, лицемерие, лихоимство, прелюбодеяния, стыдодеяния, суеверия... се всеродный потоп Ноевский, верх, влас и голову мира подавляющий.

 Однако мир все это творить радуется. По успеху беззаконий своих и мудрость, и славу, и благодарность, и сласть, и блаженство оценивает. Не право же судил ты, однако право сказал, что трудность есть вина греха ему. Мир адскую дочь, сию трудность и горечь от всего сердца своего возлюбивший, возненавидел Божью благодать, призывающую его: "Придите ко мне! Я вас успокою!" "Сколько раз хотел собрать детей твоих, а не захотели". "Ходите в пламени огня вашего, за то его же сами себе разожгли". "Накажет тебя отступление твое и злоба твоя". Удивляйся, ныне и подобает удивляться, ибо погибающему миру не Бог, открывший двери и объятия отчие, но сам он есть себе, и его воля виной:

 Воля! О несытый ад! Все то яд. Всем ты яд. День-Ночь челюстями сверкаешь. Всех без взгляда поглощаешь. Если змия сего закластъ ? Се упразднен, весь ад.

 Сей вавилонской блудницы чашей упоен мир, прелюбодействует с ней, презрев чертог дев мудрых, и невестник нашего Лота.

 Онемей же и молчи! Не клевещи на Бога! И не лай на открытые ворота блаженства! Открытые ворота не виновны суть малости спасаемых. Ах, проклятая воля! Ей, ты единая миру, как лев из ограды своей, преграждаешь ему путь в блаженный исход жизни оный! "Изыдите и взыграйте, как тельцы, от уз разрешенные". Оправдалась же в пользу нам древняя притча. Turdus, ipse sibi cacat — "гибель дрозда изнури его исходит".(уловляются увязая в своем помете)

Даймон. Кто же может сотворить путь в блаженный тот исход?

Варсава. Всякий, если кто захочет: хочет же возлюбивший Бога, Эта новая любовь заставляет исчезать ветхую. Ветхая же, исчезая, мало-помалу преобразуется в новую волю и в новое сердце взаимно: "Исчезло сердце мое и плоть моя". "Бог сердца моего!" То есть сердце мое в тебе, ты же взаимно в сердце мне преобразился. Ныне: "Что мне на небесах? И от тебя что захотел на земле? Ты единый давлеешь мне".

Даймон. Как же? Там чрево, здесь же злую волю нарицаешь мирским богом. Или два мира суть боги?

Варсава. Ба! Остер ты, блюститель моих преткновений. Ночь, тьма, мрак, мечты, призраки, страшилища — все сии адские озера союзны бездне. Воля полоти, сердце мира, дух ада, бог чрева и похоть его, сердце нечистое есть то же. Се есть архисатана, нечистая сердечная бездна, рождающая в мгновение ока бесчисленные легионы духов и тьмы мысленных мечтаний и мучений всем. "Им же мрак темный вовеки соблюдается". О мир, возлюбивший труд и горесть! Сколь ослепил око твое. Сия слепота есть мать житейских похотей и плотских сластей. Сии суть тебе червь неусыпающий и огонь неугасающий. Сии укрепили тебе запоры ворот адовых, затворили же райские двери соблюдающему пяту Божью, хранящему суетное и ложное, едящему все дни жизни своей землю. Но увы мне! Се! Плывя по морю мира сего, вижу издалека землю святую! О сладчайший, желанный край! Спаси меня от пакостника плоти и от моря мира сего!

 КРАЙ РАЙСКИЙ

 Благословенно царство блаженного отца, положившего потребное и удобности, неудобные же дела в непотребе.

 Даймон. Отрыгаешь некрасивую потребность. Воистину ты пьяный.

Варсава. Ей! Упился новым Лотовым вином. Ты же ветхим, содомским.

Даймон. Но чувствуешь ли, пьяная голова, исход? В какую цель попадает стрела слов твоих?

Варсава. Ей! Она в самый кон разит и в самую исконную суть праволучно ударяет.

Даймон. О праволучный стрелок! Стреляешь в голову, ударяешь в пяту.

Варсава. Истину сказал ты, нехотящий. Пята бо вам есть во главу угла во всех домах ваших. Праотец ваш змей есть во главе угла во всех домашних делах. И вы, любя, любите и, блюдя, блюдете пяту. Пята есть глава и начало всем, им же ворота адовы одолели, ложь мрака хранящим. Мы же, стреляя, стреляем в лжеголову вашу сию. Да воскреснет истина наша, глава она: "Тот снесет твою главу...", не есть наша стрельба в плоть и кровь, но в миродержцев и владык омраченного века сею, в блюдущих пяту, злобных духов. Управляет же стрелами нашими научающий руки наши на стрельбу,

Даймон. О глупый лоб, исполненный сетей паучьих! Вижу ныне, что у тебя пять ячменных хлебов: честный суть больше предрагоценного алмаза. Зри безместный и ненужный слов твоих исход! Удобнейшие ли пять хлебов?

Варсава. Ей!

Даймон. Как же честнейший?

Варсава. Так ли? Аминь говорю тебе, ибо полхлеба есть честнейший его.

Даймон. Почему?

Варсава. Не сказал ли уже тебе, что всякая удобность честна есть? Всякая же честность удобна? Но всякая трудность есть бесчестна. И всякая бесчестность есть трудна.

Даймон. Какие мне путы сплетаешь, нечестивый? Я — о стоимости, ты же говоришь о трудности. Зачем засмеялся ты? Скажи мне, о бешеный! Не мучай меня...

Варсава. Ты сотворил сам смех мне, разделив честность от удобства, ценность же от трудности.

Даймон. Ей! Уголь мне на голову возливаешь, нарицая меня невеждой. Даймон я — не глупый. Назови меня чём-либо, но сего не стерплю... Гонори же мне, чего ради алмаз бесчестный?

Варсава. Того ради, что неудобный.

Даймон. Откуда неудобный?

Варсава. Оттуда, что ненужный.

Даймон. Как же ненужный?

Варсава. Как неполезный.

Даймон. Почему неполезный?

Варсава. Потому, что драгоценный, трудный, неудобный, все то одно.

Даймон. А-а! Вокруг нечестивые ходят? Опять на первое? Lupus circa putenum err at (Волк бродит вокруг колодца.), как есть притча.

Варсава. Ибо благокруглая есть истина, как дута вечная.

Даймон. Не прозрел ли ты, слепой слепец, что у эллинов это timios, знаменует и дорогой, и честный есть то же?

Варсава. Из уст твоих сужу и твоим мечом колю тебя. Если у эллинов дорогой и честный есть то же, тогда и вопреки — честный и дорогой есть то же.

Даймон. Что се изблевал ты? Ха-ха-ха! О глупый! Куда летит сия твоя криволучная стрела? Не предвижу.

Варсава. О господин галат! На твою голову.

Даймон. Ох, бьешь меня, нарицая галатом. Не опаляй меня, молю, сим семеричным огнем.

Варсава. Внимай же! Ты ценность вогнал в честность. Я же честность твою изгоняю в ценность.

Даймон. Это в лице тебе, что ценность и честность то се есть.

Варсава. Это же на голову твою, что честность твоя и ценность есть то же...

Даймон. Что же отсюда?

Варсава. То, что честность твоя пресуществилась и преобразилась в ценность.

Даймон. Что же далее?

Варсава. Что прочее? Не постигаешь? То, что честность твоя и ценность, ценность и трудность есть то же. Трудность же, злость, бесчестность то же опять есть, внял ли ты?

Даймон. О, дьявол да стане справа от тебя! Столь помрачаешь мне ум.

Варсава. "Нечестивый, кляня сатану, сам клянет свою душу",

Даймон. Какой же бес сотворил ценность честностью?

Варсава. Дух, возлюбивший труд и болезнь,

Даймон. Какой сей дух есть?

Варсава. Дух мира мирского, сердце плотское, отец лжи, сатана — сия есть троица нераздельная ваша и один бог ваш, всяких мук вина и всякой злости источник.

Даймон. Ты же как мудрствуешь?

Варсава. У нас польза с красотой, красота же с пользой нераздельная. Сия благожвоеобразна, и мать дева, и девствует и рождает единую дочь. Она нарицается по-еврейски Анна, по-римски Флора, по-славянски же — честь, цена, но бесценная, сиречь благодатная, даренная, даровая... баба же ее нарицается по-эллински Ананка, пра-баба же — Ева, сиречь жизнь, живой и вечно текущий источник

Сей есть премудрость и промысел Божий, напояющий без цены и серебра тварь всякую всякими благами. Отец, Сын и Дух Святой.  

Источник: http://marsexx.narod.ru/psychology/skovoroda-pisania.html

---