Фрагмент.

Перестаньте, пожалуйте, дорогие гости мои! Пожалуйте, перестаньте шуметь! Прошу покорно, что за шум и смятение? Один кричит: "Скажи мне силу слова сего; познай себя". Другой: "Скажи мне прежде, в чем состоит и что значит премудрость?" Третий вопит: "Все премудрость — пустошь без мира". Но знает ли, что есть мир? Тут сумма счастья.

"Слышали ли вы, братья, — четвертый, вмешавшись, возглашает, — слышали ли вы, что значит египетское чудовище, именуемое сфинкс?" Что за срам, думаю, что такого вздору не было и в самом столпотворении. Это значит не разговор вести, но, поделавшись ветрами, вздувать волны на Черном море. Если же рассуждать о мире, должно говорить осторожно и мирно. Я мальчиком слышал от знакомого перса следующую побасенку.

Несколько иностранцев путешествовали в Индии. Рано вставали, спрашивали хозяина о дороге. "Две дороги, — говорил им человеколюбивый старик, — вот вам две дороги, служащие вашему намерению: одна напрямик, а другая в обход. Советую держаться обхода. Не спешите и далее пройдете, будьте осторожны, помните, что вы в Индии". "Батюшка, мы не русы, — вскричал один остряк, — мы европейцы, мы ездим по всем морям, а земля нам не страшна, вооруженным". Идя несколько часов, нашли : кожаный мех с хлебом и солью и такое же судно с вином, наелись и напились довольно. Отдыхая под камнем, сказал один: "Не даст ли нам , Бог другой находки? Кажется; нечто вижу вперед по дороге, взгляните, по ту сторону бездны чернеет что-то..." Один говорит: "Кожаный мешище"; другой угадывал, что обгоревший пнище; иному казалось камень, иному село. Последний угадал точно: все они там посели, нашедши на индийского дракона, все погибли. Спасся один, находясь глупее, но осторожнее. Сей по неким примечаниям и по внутреннему предвещающему ужасу притворился остаться 'по нужде на сей стороне глубочайшего оврага и, услышав страшный умерщвляющий вой, поспешно воротился в сторону, одобрив старинных веков пословицу: "Боязливого сына матери плакать нечего".

Не спорю: будь сия басня нестаточной, но она есть чучело, весьма схожее на житие человека.

Земнородный ничем скорее не попадает в несчастие, как скоропостижной наглостью, и скажу с послесловием, что бессовестием договариваются беззаконные, есть бо крепка мужу свои уста, и пленяются устами своих уст. Посмотрите на людскую толпу и смесь, увидите, что не только пожилые, но и самые молодчики льстят себе, что они вооружены рогом единорога, спасающим их от несчастья, уповая, что как очам их очки, так свет и совет не нужен сердцу их. Сия надежда сделала их оплошными, наглыми в путях своих и упрямыми. А если мой молокососный мудрец сделался двух или трех языков попугаем, побывав в знатных компаниях и в славных городах, если вооружился арифметикой и геометрическими кубами, пролетев несколько десятков любовных историй и гражданских и проглотив некоторое количество Коперниковых пилюль? Во время оно Платоны, Солоны, Сократы, Пифагоры, Цицероны и вся древность суть одни только мотыльки, над поверхностью земли летающие, в сравнении нашего высокопарного орла, к неподвижным солнцам возлегающего и все на океане острова пересчитавшего. Тут-то выныривают хвалители, проповедующие и удивляющие новорожденную в его мозге премудрость, утаенной от всех древних, как не просвещенных веков, без коей, однако, не худо жизнь проживалась. Тогда-то уже всех древних веков речения великий сей Дий пересуживает и, будто ювелир камешки, но по своему благоволению то одобряет, то обесценивает, сделавшись вселенским судьей. А что уже касается Моисея и пророков — и говорить нечего; он и взгляда своего не удостаивает сих вздорных и скучных говорунов; сожалеет будто бы о ночных птичках и летучих мышах, в несчастный мрак суеверия влюбившихся. Все то у него суеверие, что понять и принять горячка его не может. И подлинно: возможно ли, что сии терновники могли нечто разуметь о премудрости, о счастье, о душевном мире, когда им и не снилось, что земля есть планета, что около Сатурна есть Луна, а может быть, и не одна? Любезные друзья! Сии-то молодецкие умы пленены своими мнениями, как бы льстивой блудницей и будто умной беснующейся горячкой, лишены сберегателей своих, беспутно и бесповоротно стремятся в погибель. Портрет их живо описал Соломон в конце главы 7 — 1 в "Притчах" от 20 стиха. С таковыми мыслями продолжают путь к старости бесчисленное сердец множество, язвою свое заражая, нахальные нарушители печати кесаря Августа: "Спеши, да исподволь".

Ругатели мудрых, противники Бога и предков своих поколь, вознесшись до небес, попадутся в зубы мучительнейшему безумию, у древних адом образованному, без освобождения, чтоб исполнилось на них: "Видел сатану, как молнию..." да и кто не дерзает быть вождем к счастью?

Поколь Александр Македонский вел в доме живописца разговор о пригодном и знакомом ему деле, с удивлением все его слушали, потом стал судейски говорить о живописи, но как

только живописец шепнул ему в ухо, что и самые краскотеры начали ему смеяться, тотчас перестал. Почувствовал человек разумный, что царю не было времени в живописи тайны вникнуть, но прочим ума Александра недостает. Если кто в какую-либо науку влюбился, успел и прославился, тогда мечтает, что всякое уже в ведение отдано ему за невестою приданое. Всякий

художник о всех ремеслах судейскую произносит сентенцию, не рассуждая, что одной науке

хорошо научиться едва достанет целый век человеческий. Ни о какой же науке чаще и отважнее не судят, как о той, какая делает блаженным человека, потому, я думаю, что всякому это нужно, так будто всякому и жить должно. Правда, что говорить и испытывать похвально, но усыновлять себе ведение это дурно и погибельно. Однако ж думают, что всякому легко это знать можно.

Не диковина дорогу сыскать, но никто не хочет искать, всяк своим путем бредет и другого ведет, в сем-то и трудность. Проповедует о счастье историк, благовестит химик, возвещает путь счастья физик, логик, грамматик, землемер, воин, откупщик, часовщик, знатный и подлый, богатый и убогий, живой и мертвый... Все на место учителей сели: каждый себе науку сию присвоил.

Но их ли дело учить, судить, знать о блаженстве? Это слова есть апостолов, пророков, священников, богомудрых проповедников и просвещенных христианских учителей, коих никогда общество не лишается. Разве не довольно для их неба и земли со всеми вмещающимися? Сия должность есть тех, коим сказано: "Мир мой оставляю вам". Один со всех тварей человек остался для духовных, да и в сем самом портной взял одежду, сапожник сапоги, врач тело: один только владетель тела остался для апостолов. Он есть сердце человеческое.

Знаешь ли, сколько огнедышащих гор по всему шару земному? Сия правда пускай себе обогатит, пускай поставит в список почетных людей, не спорю, но не ублажит сердца твоего, сия правда не та, о коей Соломон: "Правда мужей, право избавит их..."

Твоя правда на шаре земном, но апостольская правда внутрь нас, как написано: "Царствие Божье внутри нас".

Иное дело знать вершины реки Нила и план лабиринта, а другое разуметь суть счастья. Не вдруг ты попал в царство мира, когда узнал, кто насадил город Афинский? И не то сердце есть несмысленной и непросвещенной тварью, что не разумеет, где Великое и где Средиземное море, но душа, не чувствующая Господа своего, есть чучело, чувства лишенное.

Море от нас далече, а Господь наш внутри нас есть, в сердце нашем. Если кто странствует по планетам, бродит век свой по историям, кто может знать, что делается в сердце? Иное то есть веселье, о котором написано; "Веселье сердца — жизнь человека..." Пускай бы каждый художник свое дело знал. Больные не могут в пище чувствовать вкус: это дело есть здоровых; так о мире судить одним тем свойственно, коих душа миром ублажена.

Счастье наше есть мир душевный, но сей мир ни к коему- либо веществу не причитается; он не золото, не серебро, не дерево, не огонь, не вода, не звезды, не планеты. Какая ж приличность учить о мире тем, коим вещественный сей мир — предметом? Иное сад разводить, иное плетень делать, иное краски тереть, иное разуметь рисунок, иное дело вылепить тело, иное дело вдохнуть в душу веселье сердца. Вот чье дело это есть: "Коль красны ноги благовествующих..." Сим-то обещано: "Сядете на престолах..," Всем блаженство, всем мир нужен, для того сказано: "Сидящем обоим на десяти коленах Израилевых". Вот кто на учительских стульях учит о мире! И сия-то кафолическая, то есть всеобщая наука, чего ни о какой другой сказать нельзя.

Все прочие науки ко всем, и не всегда, и не на все, и не везде нужны, и о всех их говорит Исайя: "Пути мирного не познали, и лет суда на путях их, ибо стези их развращены, по ним же ходят и не знают мира. Того ради отступит от них суд и не постигнет их правда. Ждущим света была им тьма, ждавшие зари во мраке ходили. Осягнут, как слепые, стену, и, как сущие без очей, осязать будут, и падут в полудне, как в полночи, как умирающие восстанут,.." Правда, что это несчастье владеет сердцами, населенными неведеньем о Боге, но о том же и речь, что учить о мире и счастье есть дело одних богопроповедников; учить о Боге есть то учить о мире, счастье и премудрости. Они, весь тлен оставив, искали и сыскали того, у коего все вещество есть краска, оплот и тень, закрывающие рай веселья и .мира нашего. Но прежде усмотрели внутрь себя...

[ДРЕВНИЙ МУДРЕЦ..]

Древний мудрец Эдип, умирая, оставляет малолетнему сыну в наследство историю именем "Сфинкс": "Любезный сын, вот тебе самое лучшее мое наследие! Прими малую сию книжицу от руки моей; люби ее, если хочешь любить твоего отца; меня почтешь, почитая оную. Носи ее с собой и имей в сердце своем, ложась и вставая. Она тебе плод принесет тот, что и мне, разумей — блаженный конец жизни твоей. Не будь нагл и бессовестен, ступай тихонько, жизнь есть путь опасный; приучай себя малым быть довольным, не подражай расточающим сердце свое по наружностям. Учись собирать расточение мыслей твоих и обращать и.х внутрь тебя. Счастье твое внутри тебя; есть, тут центр его зарыт: познав себя, его познаешь, не познав себя, во тьме ходить будешь и убоишься страха, где его не бывало. Познать себя полно, познаться и задружиться с собой сей есть неотъемлемый мир, истинное счастье и мудрость совершения. Ах, если б мог я запечатлеть теперь на сердце твоем познание самого себе!.. Но сей свет озаряет в поздний век, если кто счастлив... Будь добр ко всем. Не обидишь и врага своего, если хоть мало познать себя захочешь. Но презираю природу твою и радуюсь. Конечно, познаешь себя, если любить будешь вникать крепко внутрь себя, крепко, крепко... Сим одним спасешься от челюстей лютого мучителя".

Он много говорил, но мальчик ничего не мог понять. Омоча отцовскую руку слезами и принимая книжку, прилагал ее, будто отца, к сердцу своему, а отец, радуясь как сыновьему усердию, так и разлучению своему от тела, уснул в вечности, оставив на смертном лице образ радости, живой след ублаженной миром души своей. Добрый сын, малую книжечку сию часто читая, почти наизусть ее знал. В ней написано было, что лютейший и страшнейший урод, именем Сфинкс, во время жизни отца его всех встречающихся ему, кто бы он ни был, мучил и умерщвлял людей. Лицо его было девичье, а прочее все льву подобное. Вся вина убийства состояла в том, что не могли решить предлагаемой сим чудовищем задачи, или загадки, закрывающей понятие о человеке. Кто бы не попался, вдруг задача сия: поутру четвероногий, в полдень двуногий, а вечером треногий, скажи мне, какой зверь? Наконец написано, что Эдип загадку решил, урод исчез, а воссияла во дни его радость и мир. Всю сию опись держал он в сердце своем.  Пришел мудреца сын в возраст, усилились страсти, а светское дружество помогло ему развратиться. "Сфинкс — какое дурачество, — говорили ему, — пустая небыль! Суеверие!.." Да и сам он уже имел недетский разум; он понимал, что сих зверей ни в Америке, ни в самой Азии, ни в островах японских натура не рождает, а в Европе их не бывало. Ни одна натуральная история о них не упоминает, все уже изрядно понимал, чтоб быть прозорливой мышью летучей. Летучей мыши острый взор — в ночи, а бездельнику — во зле. Беспутная жизнь совсем лишила его сердечной веселости. Тогда первый засев юродивый об уроде истории в сердце его сгноил, так как гниет старое пшеничное зерно, на ниве погребенное.

В 30 лет начал входить в себя и познавать. "Какое бедствие! — говорил он сам с собой. — Я совсем переменился. Где девалась радость моя? Я мальчиком был весел, все у меня есть с излишком, одного недостает — веселья. Есть и веселье и таковым меня все почитают: но внешне, а внутри сам чувствую развалины основания его, боюсь и сомневаюсь. Одно то твердо знаю, что я беден. Что ж мне пользы в добром обо мне людском мнении? Бот точный плод презренного мной завета и совета отеческого! Прибыль моя двоит во мне жажду, а мои услаждения сторичным кончаются огорчением. Сфинкс! Чудное дело... Конечно, тут тайна какая-то... Мой отец был мудр и человеколюбив, не лгал и в шутку и не был к сему склонен; нельзя, чтоб он меня хотел обмануть. Конечно, все то правда. А чуть ли я уже не попался зверю тому; мучит меня что-то, мучусь тем, чего не вижу, и от того, кого не знаю... несчастное заблуждение! Мучительная тьма! Ты-то поражаешь в самую точку меня, в самую душу мою, опрокинув, как вихрь, хижину, как буря, кедр. Яд советов твоих есть то семя смерти сердечной; а твоя сласть то лютейший зверь; она неразумных встречает лицом девичьим, но когти ее — когти льва, убивающие душу, и убийства ее каждый век и каждая страна исполнена". Продолжать не хочу. Начал прорастать из ложной истории новый и полезный дух. Добрый сын при восходящей внутрь себя предводительствующей заре, помалу-мал познав себя, со временем сделался наследником высокого отеческого мира, возгнездившись на храме нетленной истины как почитатель родителей. Змеененавистный аист, исполнил как отцовское, так и пророчество, скрываемое тайно образным голубем, среди морских волн на. камне стоящим с сей подписью: "На твердости почиваю". Что нужнее, как мир душевный? Библия нам от предков наших заветом оставлена, да и сама она есть завет, запечатлевший внутри себя мир Божий, как огражденный рай увеселения, как заключенный сундук сокровища, как жемчуга мать, драгоценнейший жемчуг внутри соблюдающая. Не несмысленная наглость наша, по углам дом сей оценивающая, презирает и знать не ищет. Очень нам смешным кажется сотворение мира, отдых после трудов Божьих, раскаяние и ярость его, вылепление из глины Адама, вдуновение жизненного духа, изгнание из рая, пьянство Лотово, родящее Сара, всемирный потоп, столпотворение, путешествие через море, чин жертвоприношения, лабиринт гражданских законов, шествие в какую-то новую землю, странные войны и победы, чудное межевание и прочее и прочее...

 [СТАРИННЫЙ ДРУГ...]

Старинный друг мой Алексей Соха в собрании дружеском по течении речи стал хвалиться, что общий наш приятель Севастьян, сын Иакинфов, лекарь, возвратил ему очи, в опаснейшем состоянии находившиеся, В сем месте нашего разговора один из собрания начал горько плакать; все мы удивились, что причина? "Мне тоже лекарь, — сказал с плачем слепец, — сам собой обещался исцелить очи". Мы знали, что добродушный Севастьян не принимался за невозможное, для того спросили: "Для чего ж ты не дался?" — "Вот для чего, — отвечал безокий, — обманутый многими врачами, думалось мне, что все суть те же; а теперь я навеки ослеп..." Достойно и праведно! Монета воровская не может уничтожить честь и цену монеты царской. Теперь скажу вам то же, что в начале: осторожно говорите о мире. Высокая речь есть мир. Не будьте наглы, испытайте все опасно. Не полагайтесь на ваших мыслей паутину, помните слово это: "Не будь мудр о себе; не мудрись излишне, да некогда изумишься. Не оправдывай себя перед Богом. Почитай врача. Не высокомудрствуй, но бойся".

Презирать Библию — значит мудриться излишне, будто мы что лучше выдумали. Оправдать себя перед Богом — значит то ж, будто мы упредили его новоизобретенным прямиком к счастью. Высокомудрствовать — значит, будто в наш век родилась истинная премудрость, незнаемая древним веком и нашим предком.

Это есть высокостепенное сумасбродство, если думать, что в наших временах взошло солнце, отворился ключ здоровых вод,, изобретена соль... Самонужность есть повсеместная и вечная. Бог и премудрость безначальны. А то самая дрянь, что вчера с грибами родилось. Изберите день и соберитесь. Я под предводительством Божьим и его Библии мог к вам, если меня не обманет самолюбие, показать алфавит мира, или букварь его. А теперь поручаю вас Богу. Сумма всей нашей речи будет сия: чем кто согласнее с Богом, тем мирней и счастливей. Стыжусь сам своего слова. Лучше было сказать: соберемся и участно все побеседуем. Авось-либо кто откроет тот, который близок всем, призывающим его к истине...

Источник: http://marsexx.narod.ru/psychology/skovoroda-pisania.html

---